Потом он отдыхал, а его голова покоилась между покрытыми веснушками грудями Сильвии; она же перебирала руками его волосы, накручивала на пальцы кудри, и Босх слышал, как стучат в унисон их одинокие сердца.
Когда Босх выехал на Вудро-Вильсон-драйв и поднимался по извилистой дороге к своему дому, было уже начало второго ночи. Он видел лучи прожекторов, выписывающие на низких облаках над Юниверсал-сити восьмерки и кренделя, объезжал машины, припаркованные в два ряда возле сиявших праздничными огнями ночных увеселительных заведений, а один раз ему попалось на обочине выброшенное рождественское деревце, с веток которого ночной ветер срывал последние ленточки серебристого «дождя». На переднем сиденье рядом с Босхом лежали банка «Будвайзера» из холодильника Мура и пистолет Портера.
Всю жизнь Босх считал, что стремится навстречу чему-то хорошему. Только в этом случае жизнь обретала смысл. Сначала в сиротских приютах и домах приемных родителей, потом в армии, во Вьетнаме, и наконец, теперь, в полицейском управлении, Гарри не покидало ощущение, что он пробивается к некоей развязке, важному решению, осознанию своего предназначения. В этом не было ничего плохого, но порой ожидание становилось невыносимым. Из-за этого Гарри нередко чувствовал пустоту в душе, и тогда ему казалось, что окружающие замечают это и, глядя на него, видят перед собой полую оболочку. Со временем он научился скрывать пустоту за отчужденностью, заполнять ее работой и – изредка – вином или звуками саксофона. Босх никогда не подпускал к себе людей. Он еще не встретил никого, кому позволил бы проникнуть к себе душу.
Но сегодня Гарри увидел глаза Сильвии Мур, ее искренний взгляд, и теперь спрашивал себя, не она ли станет той, кому предназначено заполнить его изнутри.
– Я хочу встретиться с тобой, – сказал Босх, когда они расставались у «Тепперо».
– Да.
Коснувшись ладонью его щеки, Сильвия села в свою машину.
Теперь Босх размышлял о том, что означает это слово и легкое прикосновение руки. Он испытывал счастье, и это было для него непривычно и ново.
Обогнув последний поворот и притормозив, чтобы свернуть на ведущую к дому аллею, Босх вспомнил, какими глазами Сильвия смотрела на рамку для фото, прежде чем сказала, что не узнает ее. Может, она солгала? Возможно ли, что Калексико Мур купил такую дорогую рамку после того, как переехал в «Тепперо»?
Вряд ли.
К тому времени, когда Гарри загнал «каприс» под навес возле дома, его переполняли противоречивые чувства. Что это была за фотография? Почему Сильвия оставила ее у себя – если, конечно, сделала это? Не вылезая из машины, Босх откупорил пиво и быстро выпил. Сегодня ему надо было выспаться, и он знал, что заснет легко.
Войдя в дом, Гарри спрятал пистолет Портера в шкафчик на кухне и проверил автоответчик. Никаких сообщений на ленте не было: ни звонка Портера с объяснениями, почему он сбежал, ни звонка лейтенанта, которому следовало бы поинтересоваться, как идут дела. Даже Ирвинг не набрал номер Гарри и не сказал, что знает о его затее.
После двух бессонных ночей Босху мучительно хотелось спать. Впрочем, порой Гарри поступал так нарочно: после нескольких ночей, когда он либо работал, позволяя себе лишь кратковременный отдых, либо просто не спал, преследуемый кошмарами, усталость брала свое, и Гарри погружался в тяжелый крепкий сон без сновидений.
Разбирая постель и взбивая подушки, Босх заметил, что простыни все еще хранят легкий запах духов Терезы Коразон. Закрыв глаза, он подумал о Терезе, но ее образ скоро вытеснило лицо Сильвии Мур. Не фото из конверта или с ночной тумбочки, а настоящее, живое лицо, каким оно было сегодня – усталое, но исполненное внутренней силы. И она смотрела прямо ему в глаза.
Босху все-таки приснился сон, мало отличавшийся от его прежних сновидений. Он был в темноте; пещерный мрак окружал его со всех сторон, и эхо повторяло звук его хриплого дыхания. Он чувствовал, вернее, знал, как знаешь только во сне, что темнота кончается впереди и он должен идти туда. Но на этом сходство с предшествовавшими кошмарами завершалось. Босх был в подземном тоннеле вместе с Сильвией Мур; они стояли, тесно прижавшись к друг другу, и чувствовали, как пот заливает им глаза. Гарри обнимал ее, а она – его. И никто из них не произносил ни слова.
Потом, разжав объятия, они начали пробираться сквозь чернильную мглу. Вдалеке замаячило тусклое пятно света, и Босх направился туда, вытянув перед собой левую руку с зажатым в ней «смит-вессоном». Правой рукой он поддерживал шедшую за ним Сильвию.
У выхода из пещеры их ждал Калексико Мур с дробовиком в руках. Он не прятался, но свет, бивший ему в спину, скрывал его черты; они видели лишь его нечеткий силуэт. Зеленые глаза Мура скрывала тень, но он улыбнулся и поднял ружье.
– Кто из нас все потерял? – спросил Мур.
Выстрел прозвучал в темноте оглушительно громко. Босх увидел, как руки Мура выпустили ружье. Калексико попятился и сгинул в темноте – не упал, а растаял, растворился. Исчез. Там, где он стоял, остался только свет. Босх, мокрый как мышь, в одной руке держал дымящийся револьвер, а второй сжимал пальцы Сильвии.
Он открыл глаза и сел на кровати. Сквозь занавески на окнах, выходящих на восток, просачивался бледный рассвет. Сон казался коротким, но Босх понял, что проспал почти до утра. На всякий случай он поднес запястье к свету и посмотрел на часы. Они показывали ровно шесть.
Босх вытер лицо ладонями и попытался восстановить в памяти необычный сон. Консультант по вопросам нарушений сна из лаборатории при управлении социального обеспечения бывших военнослужащих однажды посоветовал Гарри записывать свои сновидения. По его словам, такое упражнение информирует сознание о том, что пытается сообщить подсознание. В течение нескольких месяцев Босх держал возле кровати шариковую ручку и тетрадь, записывая все, что запомнил из своих навязчивых снов. Потом обнаружил, что это не приносит никакой пользы. Как бы хорошо ни представлял себе Босх, откуда берутся эти кошмары, он не мог предотвратить их. С тех пор прошло уже несколько лет, но Босх больше ни разу не прибегал к советам консультантов и врачей.